Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
немногое, что слышала от людей, знавших его лично: по словам Дианы, он залезал к ней в окно ради секса; по рассказам матери, та встречалась с ним на митингах протеста и предлагала ему грушевый сок. Лестница, ведущая наверх, терялась в угрюмых потемках, а сверху еще и давило нечто гнетущее. Когда Джулия начала подниматься, все это приняло физический облик и вслед за тем с чудовищной внезапностью превратилось в запах. Едва ощутимый смрад гнили, кала, мочи, к которому примешивалась резкая вонь хлорки: запах министерства любви.
Она приостановилась от нахлынувшей тошноты и слабости. Ненависть все еще присутствовала, но была ужасающим образом перемешана с жалостью. В любой момент Джулия могла сдаться и попасть в разряд забытых, потерянных, уничтоженных. В пьесе «Грех Старшего Брата» старый революционер поучает Старшего Брата: «Никогда не жалей врага. Он ведь тебя не жалеет». Пьеса заканчивается тем, что Старший Брат формулирует свой третий завет: «Оставляя в живых врага, ты совершаешь тройное убийство: своего товарища, своей семьи и того человека, которым ты мог бы стать». Джулия играла в этой пьесе, а затем пошла домой и убила свою мать, но, по сути, мать ее убил Старший Брат. Он убил ее товарищей, ее семью и ту женщину, которой она могла бы стать. Какой-то Хамфри Пиз, потребитель грушевого сока, убил всех, кого она любила. Она его не пощадит. Он ведь не пощадил ее.
Наверху она сперва заметила двух охранников, которые стояли у перил в непринужденных позах лицом друг к другу. Судя по всему, они вели доверительную беседу, прерванную ее появлением. Комната представляла собой роскошную спальню, где стеклянные стены были полностью скрыты темно-красными бархатными шторами, будто специально для того, чтобы удерживать внутри этот запах. Кровать столь же плотно была завешена пологом, сейчас отдернутым назад и прихваченным тяжелыми золотыми шнурами. Сверху свисала люстра, а в углу находилась изящная деревянная конструкция наподобие ванной кабины, которую Джулия видела внизу. Только прикрепленные к ней плакетки изображали евразийских женщин и бабочек у ручья.
В центре возвышалось кожаное кресло, в котором сидел изможденный старик. Поначалу он напомнил Джулии Уинстона Смита — не того Уинстона, которого она когда-то любила, а того, которого видела в комнате 101, с ввалившимся лицом и немощным телом. Старческая кожа подернулась желтой пигментацией, и только опухшие веки розовели на этом фоне. Уши, нос и дряблый второй подбородок казались непомерно большими на скукоженном лице. Усы почти сплошь поседели, а их редкие, жесткие волоски выглядели болезненно мокрыми. Губы скорбно шевелились; в углах беззубого рта белой коркой застыла слюна. Старик был почти лыс; макушку, покрытую старческими пятнами, испещряли струпья и кровоподтеки. Иссохшие конечности словно бы лишились плоти, отчего рукава тяжелого шелкового халата казались пустыми. Несмотря на присутствие охранников и очевидную немощь старика, он был пристегнут к креслу толстыми кожаными ремнями, на которых криво обвисал, будто не способный поддерживать собственный вес.
Даже когда мозг Джулии зафиксировал эти черты и подсказал: «Да, это он», она не прекратила обшаривать глазами комнату — где же Старший Брат? И по ходу поиска ей стало предельно ясно, чего она на самом деле хочет. Карать Старшего Брата ей не хотелось. Не хотелось видеть его унижение. Нет, ей требовалось лицезреть его красивым, мудрым и могущественным, как всегда… и пусть объяснит, что партия — совсем не то, чем она кажется. Пусть придаст смысл всему случившемуся, растолкует, чем оправданы убийства и почему все жертвы не напрасны. Ей требовалось рассказать свою историю и разрыдаться в объятиях его сильных, умелых рук, и пусть он докажет, что все это — к лучшему. Пусть узнает, что она носит его ребенка, пусть чтит ее и любит. Тогда наконец ее мечты станут явью.
Заметив ее, это убожество тяжело насупило брови. Она и раньше видела этот хмурый взгляд каждый день своей жизни: в тысяче телепрограмм и на бесчисленных плакатах, смотревших с каждой городской стены.
На одну последнюю секунду у нее вспыхнула надежда. Пусть он стар, но это он — Старший Брат! В этот миг она почувствовала его харизму, ошеломляющую проницательность человека с телекрана. Возможно, все еще можно исправить. Он болен, с ним дурно обращались, но это именно он.
Тут, повернувшись к охранникам, он прошамкал брюзгливой пародией на свой прежний голос:
— Чего от меня хочет этот парень? Гоните в шею. Видеть его не желаю!
Джулия затаила дыхание. По спине пробежал холодок. Она сделала пробную попытку:
— Старший Брат… товарищ. Видите ли…
— Резерфорда сюда! — заорал охранникам Старший Брат. — Он примет меры. Болваны проклятые, водят сюда посторонних… нет, я все понял. Скоро на самолет, верно? Этот парень дотащит мои чемоданы.
Джулия повернулась к охранникам и в смятении прокричала:
— Как так, что вы с ним сделали? Это из-за побоев? У него поврежден мозг?
— Нет, мисс, — невозмутимо сказал охранник. — Он уже был таким, когда мы заняли дворец. Можно сказать, это он собственной персоной. Просто старый.
— Старый! — повторила Джулия. — Просто старый!
— Все убирайтесь, — сварливо потребовал Старший Брат. — Мне пора кушать банан.
Придя к такому заключению, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Еще раз она увидела его дряблое лицо, покрасневшие веки, струпья и кровоподтеки на старческом темени. Но теперь ей открылись и приметы ухоженности. Последние пряди волос были аккуратно расчесаны, лицо выбрито вокруг всем знакомых усов. Среди животной вони она сейчас различила и пыльный, но не лишенный приятности запах талька.
Джулия попыталась вспомнить свою ненависть. Если нельзя найти утешение, можно хотя бы почувствовать себя отмщенной. У нее даже не возникало желания его ударить. Старший Брат был беспомощен, как совсем недавно беспомощна была она; пристегнут, как пристегнута была она; опозоренный, обескураженный, неопрятный — совсем как она в минилюбе. Он бесспорно терзался от неудобства и боли. Она могла бы позлорадствовать.
Но нет. Она была не способна пожелать ему слепоты, помрачения рассудка, болезней. Нет-нет: она страстно желала ему здоровья. Если исцеление невозможно, она страстно желала, чтобы к Старшему Брату относились по-доброму. Ее передергивало при мысли о том, что прежде она мечтала его избить, загасить сигареты о его кожу. Нет, невозможно желать, чтобы тот, кто страдает, страдал еще сильнее. Она не находила в себе таких желаний.
А потом ее отвлек еще один страх: ребенок! Естественно, ребенок — не от него; эти жалкие чресла не способны дарить новую жизнь. Даже партия не могла бы этого потребовать. Значит, кругом ложь. Не исключено, что «семенной материал» был всего лишь чуть теплой водичкой. Ни
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
